Штаммы патриотизма

Не секрет, что представления о психическом здоровье сильно отличались в разные времена. Многое из того, что сейчас проходит по классам психических расстройств и заболеваний, когда-то считалось естественным и даже благородным. Психопатия (отсутствие эмпатии, безжалостность) была непременным атрибутом воина-завоевателя, а шизофрения — святого и пророка. Но прошли века, кровожадность и посторонние голоса внутри черепной коробки вышли из моды (хотя не везде, конечно). А ведь еще недавно толпы народа рубили друг дружку в капусту, повинуясь голосам в голове какой-нибудь Орлеанской девы.

Предполагаю, что и явление, которое сейчас называется «патриотический подъем», со временем будет рассматриваться как разновидность массового помешательства, отключающего способность к трезвому осмыслению реальности и провоцирующего вспышки бессмысленного насилия. Нынешняя российско-украинская информационная война — один из многочисленных примеров.

Помешательство развивается на глазах. И если на широких народных массах это пока не слишком заметно, то политически озабоченные граждане уже искренне готовы рвать друг другу глотки. Игра в «наших» и «не наших», которая ранее была сезонным обострением на время олимпиад и прочих футболов, обретает хронический характер. Постсоветские СМИ, которым и раньше нельзя было внимать без рыданий, выдают стахановские нормы абсурда. Словарный запас обогащается множеством остроумных понятий — «ватники», «колорады», «укропы» и так далее. В социальных сетях кипят высококультурные споры о том, какой тюремный срок положен за ношение ленточек вражеских цветов. Всякому вступающему в игру предлагается выбрать одну из сторон, а при попытке встать на сторону объективности гарантирован почетный ярлык национал-предателя от обоих лагерей.

На протяжении всей человеческой истории, в которой едва ли год обошелся без войны, резни или геноцида, такие настроения обычно сопутствовали массовым всплескам насилия. От зачистки Трои и Иерихона, описанной в древних мифологических источниках, и до недавних событий в Руанде или Югославии — всюду разворачивается примерно одинаковый социально-психологический сценарий, крепко замешанный на осознании собственной непогрешимости и дегуманизации противника.

Психологические механизмы, сопутствующие военно-патриотической истерии, неплохо изучены. Вспомню основное.

Начнем с классического исследования американского психолога Соломона Аша 1956 года. Испытуемого просят сравнить длину трех отрезков — якобы в целях исследования восприятия. Эта задача осложняется тем, что семеро других испытуемых (на самом деле подсадные утки) говорят противоположное очевидному, ставя несчастного перед дилеммой — верить своим глазам или поддаться коллективу. Три четверти участников предпочитали второе. Этот пример не связан непосредственно с насилием, зато хорошо иллюстрирует, что такое власть общественного мнения.

Самый известный эксперимент о власти и подчинении власти провел йельский психолог Стэнли Милгрем в начале 60-х. Подопытный (убежденный, что он вовсе не подопытный, а ассистент) должен был слушать ответы сидящего в соседней комнате «ученика» и «наказывать» того все более сильными ударами тока по приказу профессора, возглавляющего эксперимент. По мере усиления ударов подсадной «ученик» начинал кричать про больное сердце, а затем замолкал вовсе. Целью было выяснить — сколько подопытных откажется выполнять приказ, а сколько дойдет до финальной отметки в добрых 450 В. До финала дошли две трети. Интересно, что первоначально Милгрем задавался вопросом об истоках Холокоста и фирменном нюрнбергском «я просто выполнял приказ» и выяснил: две трети людей готовы запытать собрата до смерти, если им приказывает авторитетная фигура. Спустя всего несколько лет отряд лейтенанта Келли доказал наглядно, что американские военные справляются не хуже ведомства Гиммлера.

С тех пор электрошок, кажется, стал любимой игрушкой американских социальных психологов — целью схожего эксперимента Альбера Бандуры было исследовать эффект дегуманизации жертвы. Одна группа студентов должна была «наказывать» током другую группу, находящуюся в соседней комнате. При этом ассистенты-экспериментаторы как бы ненароком делились с первой группой своими впечатлениями о второй — отзывались позитивно, нейтрально или обзывали «животными». Как и следовало ожидать, тех, к кому изначально приклеили ярлык «животных», лупили током сильнее всех.

Психолог Филипп Зимбардо исследовал влияние деиндивидуализации на самого агрессора (тоже, конечно, с электрошоком). Его студенткам требовалось бить током мнимых испытуемых (как и во всех подобных экспериментах, удары током были ненастоящими). Но со своими жертвами они оказывались лицом к лицу. При этом в одной группе студентки были с открытыми лицами и бейджами на одежде, в другой — лица были закрыты капюшонами, а личности скрывались под номерами. Выяснилось, что анонимная группа лупила током в два раза дольше, чем отмеченная бейджами.

Эти исследования в лабораторных условиях наглядно показывают, как можно превратить человека в бездушный инструмент насилия независимо от его образовательного и культурного уровня — все эксперименты проводились на студентах элитных американских университетов. После того как независимые суждения подминает всесильное общественное мнение, в ход идут два главных инструмента: дегуманизация врага и деиндивидуализация исполнителя.

Когда российское телевидение 24/7 живописует зверства бандеровцев, проецируя их на современных украинцев, — это дегуманизация (постсоветская зацикленность на событиях 60-летней давности как поводе для взаимной дегуманизации — это вообще отдельный разговор). Когда с той стороны отвечают, что москаль — не человек, а помесь финно-угра с собакой — это тоже дегуманизация. И «укропы» с «хохлами», и «колорады» с «ватниками» — это все дегуманизация. Все знают, что убивать людей плохо. Совсем другое дело — «колорада» или «укропа». Не человека же.

В процессе деиндивидуализации человек теряет личность. В узком смысле он может прятаться под маской или шлемом как сотрудник «Беркута» или ОМОНа. В широком смысле — личность теряется, когда человек становится винтиком огромного механизма. Потеря личности происходит в процессе растворения в любой крупной общности (нации, корпорации и т. д.), но особенно эффективна она там, где закрепляется ношением униформы и порядковых номеров (в армии, в тюрьме и т. д.). Сегодня можно наблюдать другой интересный эффект деиндивидуализации — в Сети, где под маской интернет-анонимности ненависть льется особенно легко и непринужденно. Так современные технологии облегчают нам жизнь.

Описанные выше особенности человеческой психики, очевидно, уходят корнями в далекое прошлое — в те благословенные времена, когда наши предки бегали по африканской саванне и тыкали друг друга острой палкой в бескомпромиссной борьбе за подгнившую тушу буйвола. Отбор поощрял проявление жертвенности по отношению к своим и безжалостности к чужакам (научное название — парохиальный альтруизм). Примерно в ту седую древность и возвращает нас патриотический угар, отключая все поздние наслоения в виде логики и культуры. Примерно как всплеск активности древней лимбической системы мозга затрудняет высшие психические функции, сводя поведение к простому выбору «бей или беги».

По этой причине война пропагандистская — это прежде всего война против собственного же населения. А победа в этой войне заключается в том, чтобы лишить человека умения мыслить, превратив его в параноидальное животное, мычащее священные мантры ненависти вслед за всенародно любимыми гуру. Но повести такое стадо в XXI век невозможно, возможно лишь в обратном направлении.

Что такое война, если без прикрас? Это когда людей на улицах лупят прикладами, а прохожие стыдливо говорят друг дружке: «Пойдем отсюда»

Людям смеха ради режут уши. С неба летят снаряды (непонятно зачем, непонятно куда). Мародерство, пытки, казни без суда и следствия и прочая фронтовая романтика. Если отвлечься на секунду от героических мифов, можно разглядеть незамысловатую реальность: бывшие бандиты становятся полевыми командирами, наемники со всего СНГ съезжаются на сафари: «заработать» денег и заняться любимым делом — стрельбой по живым мишеням (случается также палить и друг в друга в процессе дележки награбленного). Местные жители прячутся по норам, звереют от страха и в перерывах между грабежами не упускают возможности выместить злость на ком-нибудь совсем беззащитном. Происходящее ничем не отличается от большинства локальных конфликтов, где формально воюют за свободу и справедливость, а по факту стая доминантных самцов дербанит какую-нибудь алмазную шахту, попутно насилуя туземцев. В общем, война — это такое особое состояние общества, когда у невооруженных людей нет никаких прав. А шутка в том, что как раз во имя этих людей война якобы и ведется.

Такая ситуация — результат не столько коварного геополитического замысла, сколько действия законов природы. Туда, где образуется вакуум власти, неизбежно стекаются «псы войны», натасканные на запах крови и денег, а социальный лифт массово наполняют личности весьма специфического склада. Когда группа людей вооружается и начинает собирать налоги, без того чтобы общество делегировало им такое право через формальную процедуру, — это можно называть и ополчением, и дружиной, и даже техасскими рейнджерами. Но чаще это называют мафией. Так бывает всюду — в Африке, в Югославии, в Украине. Даже если завтра к ним приедет лично Путин и попросит разойтись, сложив оружие, — лично Путина пошлют в задницу (объявят предателем советской родины, русского народа, православия — нужное подчеркнуть). Ведь кому охота обратно в крышевальщики палаток, когда ты уже целый министр целой республики? С украинской стороны аналогичные проблемы могут возникнуть с разоружением зиганосного полка «Азов») и прочих Нацгвардий. Поэтому-то перемирию и мешают внезапные обстрелы с обеих сторон.

На фронтах войны пропагандистской, похоже, происходят примерно те же социальные процессы. Уж сколько на свете «полевых командиров Моторол», желающих черный гелендваген и бабу, но еще больше неприкаянных гуманитариев, желающих получить то же самое, но только путем безопасного производства потоков пафоса и ненависти. Если вакуум власти возносит на вершины бандитов, то спрос на пропаганду привлекает наиболее лицемерных и беспринципных особей, готовых заниматься дегуманизацией врага и деиндивидуализацией соотечественников. Российские пропагандисты заинтересованы в прекращении истерии не больше, чем бандиты — в добровольной сдаче оружия. Напротив, чем интенсивнее брызжет кровь, тем больше государственных денег будет распилено на «правильном освещении событий». А вот мирные инициативы предвещают скорое оскудение небесной манны госзаказа. Бандиты саботируют инициативы при помощи ночных салютов, а пропагандисты раздувают из салютов пожар. Побочным эффектом от деятельности бандитов является отправка в каменный век целого региона, а эффектом от пропагандистских плясок — невротизация целого общества.

У пропагандистов есть интересная профессиональная болезнь — иллюзия, будто народ абсолютно покорен власти медийных манипуляторов. Но вот профессор Ричард Докинз утверждает, что мемы (единицы культурной информации) живут и развиваются сами, независимо от воли своих первоначальных создателей. Могут мутировать, словно живые организмы, до полной неузнаваемости. Другой профессор — Филипп Зимбардо до сих пор переживает о том, как повлиял на психику участников его далекий двухнедельный «стэнфордский тюремный эксперимент» (впрочем, пропагандистам вряд ли интересны Докинз и Зимбардо, там иная «профессиональная культура» — фильм «Хвост виляет собакой», сериал «Карточный домик», собрание сочинений Пелевина, какие-нибудь «48 законов власти и обольщения» и т. д.).

Проще говоря, истерию-то разжечь можно, имея определенные медийные мощности. Но вот дальнейшее развитие процесса и его результаты — дело непредсказуемое и неконтролируемое. Все равно что, разослав по почте штаммы холеры, думать, будто сможешь управлять течением эпидемии. Может быть, современные штаммы патриотизма окажутся слабыми и нежизнеспособными, и тщательно выпестованные на политтехнологических брейнштормах мемы вскорости вымрут от истощения. А может быть и другое — мемы, призванные быть ручными зверушками создателей, мутируют во что-то совсем дикое и зубастое. В истории хватает примеров, когда культивируемая в обществе агрессия с песнями и плясками хоронила своих первоначальных авторов. Хотя бы российский патриотический подъем Первой мировой, который плавно перетек в остервенение войны Гражданской, стершей с карты объект первоначального подъема.

Но что бы там ни говорили политтехнологи и другие жулики, прогнозированию данные процессы все равно не поддаются. Желающим сохранить ментальное здоровье остается лишь ограждать себя от заразы, соблюдая гигиену — например, не допускать «укропов» с «колорадами» в свой лексикон. А также надеяться, что доживешь до тех светлых времен, когда массовое помешательство перестанет считаться нормой, а люди, профессионально рассылающие штаммы холеры, — уважаемыми членами общества.

Михаил Пожарский 30/09/2014