Ханс-Герман Хоппе/Национализм и сецессия
переведено Экстремист [1] [2]
Блестящая статья Ханса-Германа Хоппе о либертарном взгляде на сепаратистский национализм и мировое правительство. Свой перевод (в двух частях) публикую на фоне новостей о Брексите и возможной атаке Штатов на северокорейский концлагерь.
Ханс-Герман Хоппе, 1993
С падением коммунизма по всей Восточной Европе сепаратистские движения множатся как грибы после дождя. На территории бывшего Советского Союза сегодня больше десятка независимых государств, и многие из более чем сотни разных этнических, религиозных и языковых групп внутри них стремятся получить независимость. Югославия распалась на разнообразные национальные компоненты. Словения, Хорватия, Сербия и Босния теперь существуют как независимые государства. Чехи и словаки разделились и сформировали независимые страны. Есть немцы в Польше, венгры в Словакии, венгры, македонцы и албанцы в Сербии, немцы и венгры в Румынии, турки и македонцы в Болгарии, которые хотят независимости. События в Восточной Европе также придали новых сил сепаратистским движениям Западной Европы — шотландцев и ирландцев в Великобритании, басков и каталонцев в Испании, фламандцев в Бельгии, южных тирольцев и Лиге Севера в Италии.
Однако с глобальной точки зрения человечество как никогда приблизилось к созданию мирового правительства. Еще до распада Советского Союза Соединенные Штаты достигли положения гегемона над Западной Европой (главным образом, над Западной Германией) и странами Тихоокеанского региона (главным образом, над Японией), о чем свидетельствуют наличие американских войск и военных баз, пакты НАТО и СЕАТО, роль американского доллара в качестве основной международной резервной валюты и американской Федеральной резервной системы в качестве «кредитора» или «поставщика ликвидности» последней инстанции для всей западной банковской системы, а также такие организации, как Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк. Кроме того, под американской гегемонией неуклонно продвигалась политическая интеграция Западной Европы. С созданием Европейского центрального банка и европейской валютной единицы (ЭКЮ) формирование Европейского сообщества будет завершено до конца века. В отсутствие Советской империи и военной угрозы с ее стороны Соединенные Штаты выдвинулись вперед как единственная в мире и неоспоримая военная сверхдержава.
Взгляд на историю открывает еще одну перспективу. В начале этого тысячелетия Европа состояла из тысяч независимых территориальных единиц. Сегодня таких единиц осталось всего несколько десятков. Разумеется, существовали также и децентрализующие силы. Прогрессирующий распад Османской империи продолжался с XVI века до окончания Первой мировой войны и основания современной Турции. Разрозненная империя Габсбургов распадалась постепенно с момента наибольшего расширения при Карле V, пока не исчезла и в 1918 году не была основана современная Австрия. Тем не менее доминирующая тенденция была противоположной. Например, во второй половине XVII века Германия состояла примерно из 234 государств, 51 вольного города и 1500 независимых рыцарских поместий. К началу XIX века общее число всех трех упало ниже 50, а к 1871 году было достигнуто полное объединение. Подобный сценарий имел место и в Италии. Даже у маленьких государств есть своя история расширения и централизации. Швейцария в 1291 году начинала как конфедерация трех независимых кантональных государств. К 1848 году это было одно (федеративное) государство с примерно двумя десятками кантональных провинций.
Как следует понимать эти явления? Согласно классической точке зрения, централизация в целом — это «хорошее» и прогрессивное движение, тогда как распад и сецессия, даже если они иногда неизбежны, представляют собой анахронизм. Предполагается, что более крупные политические союзы и в конечном счете единое мировое правительство означают более широкие рынки и, следовательно, рост богатства. В качестве доказательства этого отмечают, что экономическое процветание резко возросло вместе с возросшей централизацией. Однако вместо того, чтобы отражать истину, это ортодоксальное мнение, скорее, иллюстрирует тот факт, что историю пишут победители. Корреляция или совпадение во времени не доказывает причинно-следственную связь. В действительности отношение между экономическим процветанием и централизацией сильно отличается от того — и на самом деле едва ли не противоположно тому, — что утверждают классики.
Политическая интеграция (централизация) и экономическая (рыночная) интеграция — два совершенно разных явления. Политическая интеграция включает территориальную экспансию правительственной власти облагать налогами и регулировать собственность (экспроприацию). Экономическая интеграция является расширением межличностного и межрегионального разделения труда и участия на рынке.
В принципе, в том, что касается налогообложения и регулирования (экспроприации) владельцев частной собственности и зарабатывающих на рынке, все правительства контрпродуктивны. Они сокращают участие на рынке и рост экономического благосостояния. Но если существование правительства предполагается, то нет прямой зависимости между размером [охваченной им] территории и экономической интеграцией. Швейцария и Албания — небольшие государства, но Швейцария демонстрирует высокую степень экономической интеграции, тогда как Албания — нет. И Соединенные Штаты, и бывший Советский Союз велики. Тем не менее, в то время как в США высокий уровень разделения труда и участия на рынке, в Советском Союзе, где фактически не было частного владения капиталом, едва ли была какая-либо экономическая интеграция. Таким образом, централизация может идти рука об руку как с экономическим прогрессом, так и с упадком. Прогресс наступает всякий раз, когда правительство, облагающее меньшими налогами и регулирующее слабее, расширяет свою территорию за счет более экспроприативного правительства. Если происходит наоборот, то централизация означает экономическую дезинтеграцию и упадок.
Тем не менее существует очень важная непрямая связь между размером [государства] и экономической интеграцией. Центральное правительство, управляющее крупными территориями, и тем более единое мировое правительство, не может возникнуть изначально. Вместо этого все организации, обладающие властью облагать налогами и регулировать владельцев частной собственности, должны начинать с малого. Однако малый размер способствует умеренности. У небольшого правительства много близких конкурентов, и если налоги и регламентация в отношении подвластных заметно больше, чем у конкурентов, оно страдает от эмиграции и соответствующей потери будущих доходов. Рассмотрим для примера отдельную семью или деревню в качестве независимой территории. Может ли отец сделать со своим сыном или мэр — со своей деревней то, что правительство Советского Союза сделало с подчиненными (т.е. лишить их всякого права на частное владение капиталом), или то, что правительства по всей Западной Европе и Соединенные Штаты делают со своими гражданам (т.е. экспроприировать до 50 процентов от их доходов)? Очевидно, что нет. Либо произойдет немедленный бунт и правительство будет свергнуто, либо последует эмиграция в другое ближайшее домохозяйство или деревню.
Вопреки ортодоксии, значит, именно то, что Европа обладала высоко децентрализованной структурой власти, состоявшей из бесчисленных независимых политических единиц, объясняет происхождение капитализма — расширение вовлеченности в рынок и экономический рост — в западном мире. Неслучайно капитализм впервые расцвел в условиях крайней политической децентрализации — в североитальянских городах-государствах, на Юге Германии и в сепаратистских Нижних землях (Low Countries).
Конкуренция среди малых правительств за облагаемых налогами подданных приводит их к конфликту друг с другом. В результате межгосударственных конфликтов, исторически длящихся в течение многих веков, несколько государств преуспевают в расширении своих территорий, тогда как другие устраняются либо объединяются с ними. Какие государства выиграют в этом процессе элиминативной конкуренции, а какие проиграют — зависит, конечно, от многих факторов. Но в конечном счете решающим фактором является относительное количество экономических ресурсов в распоряжении правительства. Посредством налогообложения и регламентации правительства не вносят позитивный вклад в создание экономического благосостояния. Вместо этого они паразитируют на существующем богатстве. Однако они могут влиять на количество существующего богатства отрицательно.
При прочих равных, чем меньше бремя налогов и регулирования, наложенное правительством на его внутреннюю экономику, тем больше склонно расти его население (как по внутренним причинам, так и из-за миграционных факторов) и тем больше производится внутреннего богатства, на которое оно может опереться в своих конфликтах с соседними конкурентами. По этой причине централизация часто бывает прогрессивной. Государства, которые облагают налогами и регулируют свои внутренние экономики мало — либеральные государства, — как правило, наносят поражение нелиберальным государствам и расширяют свои территории за счет них. Этим объясняется начало «промышленной революции» в централизованных Англии и Франции. Это объясняет, почему в XIX веке Западная Европа стала доминировать над остальной частью мира (а не наоборот) и почему ее колониализм был в целом прогрессивным. Кроме того, это объясняет возвышение Соединенных Штатов в ранг сверхдержавы в XX веке.
Однако чем дальше заходит процесс, в ходе которого более либеральные правительства захватывают доходы менее либеральных, — т.е. чем обширнее их территории, чем меньше оставшихся конкурентов и чем более они дистанцированы и, следовательно, чем дороже обходится международная миграция, — тем ниже будет стимул у правительства продолжать внутренний либеральный курс. Когда оно приближается к пределу Единого мирового государства, возможность голосовать ногами против правительства исчезает. Везде, куда бы ни пошел человек, применяется одна и та же структура налогообложения и регламентации. Таким образом, освободившись от проблемы эмиграции, государство избавляется от главного препятствия для расширения. Это объясняет ход XX века: после Первой мировой войны и в еще большей мере после Второй мировой Соединенные Штаты достигли гегемонии над Западной Европой и унаследовали ее обширные колониальные империи. Решающим шагом к глобальной унификации стало создание Pax Americana. И в самом деле, на протяжении всего этого периода Соединенные Штаты, Западная Европа и большая часть остального мира пострадали от неуклонного и драматичного роста государственной власти, налогообложения и регулятивной экспроприации.
Какова же в таком случае роль сецессии? Изначально сецессия — не что иное, как передача контроля над национализированным богатством от более крупного, центрального правительства меньшему, региональному. Приведет ли это к большей или меньшей экономической интеграции, большему или меньшему процветанию, зависит от политики нового регионального правительства. Единственное обстоятельство, говорящее в пользу того, что отделение имеет непосредственное позитивное влияние на производство, и одна из важнейших причин отделения — это, как правило, убеждение сепаратистов в том, что их и их территорию эксплуатируют другие. Словенцы считали, что их систематически грабили сербы и по преимуществу сербское центральное правительство Югославии, а народы Прибалтики возмущались тем, что им приходится платить дань русским и по преимуществу русскому правительству Советского Союза. Благодаря сецессии гегемонистские внутренние отношения заменяются договорными, взаимовыгодными иностранными отношениями. Вместо принудительной интеграции — добровольное разделение.
Принудительная интеграция, которую можно проиллюстрировать такими мерами, как басинг*, арендный контроль**, антидискриминационные законы и «свободная иммиграция», неизменно создает напряженность, ненависть и конфликт. В противоположность этому добровольное разделение ведет к социальной гармонии и миру. При принудительной интеграции вину за любую ошибку могут взвалить на чуждую группу или культуру, а все успехи объявить своими собственными, поэтому мало или вовсе нет причин для того, чтобы одна культура училась у другой. При режиме «разделенные, но равные» человек должен встретиться с реальностью не только культурного разнообразия, но и в особенности — очевидно различных ступеней культурного развития. Если отделенный народ хочет улучшить или сохранить свою позицию по отношению к конкурирующему народу — ничто не поможет, кроме дискриминационного обучения. Он должен подражать, ассимилироваться и, если возможно, совершенствовать навыки, черты характера, привычки и правила, характерные для более развитых культур, и избегать тех, которые характерны для менее развитых обществ. Вместо того чтобы способствовать выравниванию культур на низком уровне, как при принудительной интеграции, сецессия стимулирует совместный процесс культурного отбора и развития.
(* Басинг — принудительная перевозка на автобусе учеников государственных школ из района проживания в школу другого района, где преобладают учащиеся другой расы. Эта государственная мера по расовой и социальной десегрегации школьников в США особенно активно применялась в 1970-е гг., вызывая протесты как белых, так и черных родителей. Печально известным результатом басинга стали падение дисциплины и ухудшение межрасовых отношений в принудительно интегрированных школах, а также повышенный спрос на обучение детей в частных заведениях. — Прим. пер.
- Арендный контроль — государственное ограничение максимальной ставки арендной платы в рамках политики "доступного жилья". — Прим. пер.)
Кроме того, хотя все остальное зависит от внутренней политики нового регионального правительства и прямой связи между размером [государства] и экономической интеграцией нет, между ними существует важная косвенная связь. Подобно тому как политическая централизация в конечном счете, как правило, способствует экономической дезинтеграции, сецессия имеет тенденцию продвигать интеграцию и экономическое развитие. Во-первых, выход из состава государства всегда предполагает отламывание меньшей части населения от большей и, таким образом, голос против принципа демократии и мажоритарного владения [когда блага принадлежат большинству] в пользу частной, децентрализованной собственности. Что еще важнее, сецессия всегда влечет за собой более широкие возможности для межрегиональной миграции, и сепаратистское правительство немедленно сталкивается с угрозой эмиграции. Для того чтобы избежать потерю своих самых продуктивных подданных, оно с особенной силой принуждается к тому, чтобы принять сравнительно либеральную внутреннюю политику, позволяя «более частную» собственность и вводя меньшую налоговую и регулятивную нагрузку, чем его соседи. В конце концов, когда территориальных единиц так много, как отдельных домохозяйств, деревень или городов, возможности для экономически мотивированной эмиграции будут максимальны, а государственная власть над внутренней экономикой сведется к минимуму.
В частности, чем меньше государство, тем больше давления в пользу свободной торговли, а не протекционизма. Любое вмешательство правительства во внешнюю торговлю принудительно ограничивает круг взаимовыгодных обменов между территориями и, таким образом, приводит к относительному обнищанию как у себя дома, так и за рубежом. Но чем меньше территория и ее внутренние рынки, тем более драматичным будет этот эффект. Страна размером с Россию, например, может достичь сравнительно высокого уровня жизни, даже если откажется от всей внешней торговли, при условии что она обладает неограниченным внутренним рынком капитала и потребительских товаров. В отличие от нее, если города или округа с преимущественно сербским населением отделятся от окружающей их Хорватии и если они будут следовать тому же протекционизму, то это, скорее всего, будет означать для них катастрофу. Рассмотрим отдельное домохозяйство как, допустим, наименьшую сепаратистскую единицу. Участвуя в неограниченной свободной торговле, даже самая маленькая территория может быть полностью интегрирована в мировой рынок и вкусить все преимущества разделения труда, и ее владельцы вполне могут стать самыми богатыми людьми на земле. Существование хотя бы одного богатого человека где бы то ни было — живое тому доказательство. С другой стороны, если те же домовладельцы решат отказаться от всей межтерриториальной торговли, то результатом будет крайняя нищета или смерть. Соответственно, чем меньше территория и ее внутренние рынки, тем более вероятно, что она сделает выбор в пользу свободной торговли.
Таким образом, сепаратизм и рост сепаратистских и регионалистских движений в Восточной и Западной Европе представляют не анахронизм, а потенциально самые прогрессивные исторические силы. Сецессионизм усиливает этническое, языковое, религиозное и культурное многообразие, в то время как в течение столетий централизации были искоренены сотни различных культур. Он положит конец насильственной интеграции, возникшей в результате централизации, и вместо того, чтобы вызывать социальную борьбу и культурную уравниловку, он будет способствовать мирному, кооперативному соревнованию разных, территориально обособленных культур. В частности, он устраняет проблему иммиграции, которая все больше беспокоит как страны Западной Европы, так и Соединенные Штаты. Теперь, когда центральное правительство разрешает иммиграцию, оно позволяет иностранцам — буквально по государственным дорогам — добраться до порога любого из его жителей, независимо от того, хотят ли эти жители такой близости к иностранцам. «Свободная иммиграция» является, таким образом, в значительной степени принудительной интеграцией. Сецессия решает эту проблему, позволяя малым территориям иметь свои собственные стандарты допуска и самостоятельно определять, с кем люди будут проживать на своей территории, а с кем предпочитают сотрудничать на расстоянии.
Наконец, отделение способствует экономической интеграции и развитию. Процесс централизации привел к формированию международного правительственного картеля во главе с американцами, управляющего миграцией, торговлей и необеспеченными деньгами; все более агрессивных и обременительных правительств; мировой этатистской модели войны и всеобщего благоденствия (welfare-warfare statism); к экономической стагнации или даже снижению уровня жизни. Сецессия, если она достаточно распространится, может изменить все это. Европа, состоящая из сотен отдельных стран, регионов и кантонов, из тысяч независимых свободных городов (таких как сегодняшние «диковинки» Монако, Сан-Марино и Андорра), где многократно расширятся возможности для экономически мотивированной миграции, будет землей маленьких либеральных правительств, экономически интегрированных благодаря свободе торговли и международным товарным деньгам (скажем, золоту). Это будет Европа беспрецедентного экономического роста и невиданного процветания.
